Невеста и Чудовище - Страница 10

К оглавлению

– Марк Яловский, – прочитала я вслух. – Умер в сорок четыре года.

Провела рукой по камню там, где нос выступает, и посмотрела на маму вопросительно:

– Яловский?..

– Бондарь – моя девичья фамилия, – на кладбище мама вдруг стала спокойной и веселой. – И твоя тоже.

– А рядом женщина похоронена, – сказал Байрон. – Странно, тот же год смерти. Вы ее знали?

– Нет, – ответила Мамавера, покосившись в его сторону.

– Марина... – он замешкался, – Марина Яло...

Я вздрогнула.

– Яловега, – прочел наконец Байрон и постарался успокоить меня улыбкой: – Извини, плохо видно. Странная фамилия.

– А на памятнике слева фамилия Замахнибейся, – показала мама рукой. – Достаточно, или еще погуляем? Почитаем, так сказать.

Мы медленно пошли к выходу. Мне что-то мешало дышать. Не хватало еще разреветься. Хватаю Байрона за рукав. Он тут же лезет в карман и достает... свой большой носовой платок.

– А может такое быть, что отец вез орхидею этой Яловеге? – спрашиваю я, отвергая платок, и шепчу Байрону: – Ты вообще его стираешь?

– Нет, – он убрал платок. – Но сегодня, похоже, придется.

– Не может такого быть, – категорично отмела мою версию мама.

– Но ведь дата смерти одна и та же! Вдруг эта женщина была с ним в гостинице в момент убийства и похищения орхидеи, – упорно продолжаю я. – Их могли убить вместе.

– Женщина, орхидея... – вздохнул Байрон. – Мой отец ограничился заглатыванием микропленки. А у вас все так романтично.

– Говорю же, – настаивала мама, – он вез цветок тебе.

– И что это была за орхидея? – спросил Байрон.

Я открыла было рот, потом покосилась на маму.

– Хватит, – сказала она устало. – Хватит на сегодня физиологии.

Что-то заставило меня обернуться. Между двух камней стояла девочка. Маленькая.

– Смотрите, на эти могилки ребенок пришел. Почему-то один, без взрослых, – я показала рукой.

– Где? – прищурилась Мамавера.

– Вон же она стоит в белом платьице, рукавчики фонариком.

Байрон обнял меня за плечи, крепко прижал к себе и заметил:

– Холодно ей небось в одном платьице.

– Я никого не вижу, – отвернулась мама.

– Это она, – шепчу я.

– Да кто – она? – раздражается мама.

– Яловега.

– Нет, это не Яловега! – рассердилась вдруг Мамавера. – По датам на памятнике она умерла в 31 год! У тебя уже галлюцинации от истощения! Хочешь проваляться ближайшие месяцы в больнице на сохранении?! Ты должна есть! Есть и спать, а не шастать по ночным клубам!

– А мы немедленно, прямо сейчас, пойдем есть, – Байрон развернул меня к себе и наклонился. – Быстро говори, что ты хочешь съесть.

– Блины, – сказала я, подумав. – С черной икрой. Вишневый пирог со взбитыми сливками, черный кофе и яблочный сок.

– С какой икрой, я не расслышала? – спросила мама.

– Без проблем, – успокоил ее Байрон. – Мы еще не обмыли нашу... – он замялся.

– Ваше воровство, – ехидно заметила мама.

– Это называется нелегальный слив информации, – поправил Байрон.

– Ладно, – сдалась мама, – будем обмывать слив.

Мамавера

Я проснулась в воскресенье в половине шестого утра, потихоньку оделась, вышла из квартиры. Пробежалась переулками, потом по пустому Невскому к вокзалу. В круглосуточной забегаловке купила курицу-гриль с чесночным соусом и в лаваше! С животной радостью по поводу легкой добычи притащила ее домой и стала есть руками. В кухне. За столом. Постанывая от удовольствия. И вот именно в момент этого раннего обжорства, когда сонная Примавэра включила верхний свет и подошла ко мне, и взяла из жирного разорения двумя пальцами отвергнутую куриную шкурку, потрясла ее и заметила кивая: «Похвально, похвально!» – я и поверила, что беременна.

– И когда мы пойдем к врачу? – поинтересовалась мама, доставая турку.

– Не раньше, чем мне исполнится шестнадцать. И «мы» тут ни при чем. Я пойду одна.

Мамавера, зевая, стояла над плитой и следила за кофе. Успела.

– Лилька, я хочу задать тебе один неприятный вопрос, – она перенесла турку на стол, достала чашку. Подумала, достала вторую и медленно нацедила в обе кофе.

Я смотрела на ее руку, на черную струйку, потом не выдержала:

– Задавай, наконец!..

– Ладно, – она села напротив. – Но ты обещай быть спокойной и понимающей. Обещаешь?

– Нет.

– Ладно, – она кивнула, соглашаясь. – Тебе полагается раздражаться. Я хотела спросить, насколько ты уверена, что именно Боря отец твоего ребенка?

Я ответила совершенно спокойно:

– Вчера после тестов я была в этом уверена процентов на пятьдесят. А сегодня уже на все сто, – я осмотрела свои жирные руки и остатки курицы. – Больше не влезет, я чувствую, но вот что странно... – я прислушалась к себе. – Хочется зарыть это в укромном месте и вечером доесть.

– Поподробней с пятьюдесятью процентами, – попросила мама. – Еще один мальчик? Кто он? Может, он окажется моногамным и согласится жениться. И у него даже окажется положительный резус крови, и тогда при последующих беременностях...

– Ерунда, – прервала я ее. – Просто вчера я совершенно не верила, что беременна. Вернее, я это предполагала. А сегодня я в этом убеждена. На сто процентов. Но за вопрос спасибо. Интересно было узнать, как ты себе представляешь мое свободное время – секс, наркотики и рок-н-ролл, да? Идолы твоей юности?

– В шестнадцать лет у меня было детство, а не юность. Я родила тебя в двадцать восемь. Осознанно, заметь.

– У меня тоже сегодня уже все осознанно.

– Брось, Лилька. – Мама встала и отнесла в раковину свою чашку. – И ты и я знаем, что тебе просто нельзя делать аборт. Ты что, когда лазила в форточки, только и мечтала, как бы поскорей забеременеть?